Книга Субъективный словарь фантастики  - Роман Арбитман

Два рода искусства жили в советской коммуналке через стеночку и по утрам вежливо здоровались, но в одной комнате уже расщепили атомное ядро, а в другой – жгли лучину и еще не додумались до паровой машины. Вы пробовали сравнить полифоничный «Город» Саймака с пропагандистски прямолинейным «Молчанием доктора Ивенса»? Это все равно что поставить в один ряд «Апассионату» Бетховена с «Чижиком-пыжиком». Помните, как в рассказе Воннегута «Гаррисон Бержерон» красавцев гримировали под уродов, на атлетов вешали вериги, людей с абсолютным слухом глушили какофонией (чтобы не выделялись)? Аналогии уместны. Главная беда нашего НФ кино была не в скудости спецэффектов (у Павла Клушанцева, например, они неплохо получались – см. Планета бурь), но в заведомой заезженности сюжетов и нарочитой скудости мысли. Голливуд опередил нас на целую эпоху не потому, что «Мосфильм» был беднее «Парамаунта» или у нас не было своих Карло Рамбальди. Просто визуальные виды искусства – кино и театр в первую очередь – в СССР считались более доходчивыми и, значит, потенциально более опасными, в смысле «западной заразы». Каждый чиновник держался за свое кресло. Никто не хотел рисковать. Лучше подстраховаться, перебдеть, подрезать, убрать от греха подальше: как бы чего не вышло?

Ну вот ничего и не вышло.

Солярис

Роман «Solaris» был написан польским фантастом Станиславом Лемом в 1960 году и годом позже опубликован на родине автора. В СССР сокращенный перевод романа вышел в том же 1961 году, и с тех пор произведение выходило на русском около четырех десятков раз – в составе антологий и авторских сборников Лема, а также отдельными изданиями. По жанру это амальгама «твердой» научной фантастики (см.), фантастики философской и мелодрамы.

По сюжету, над поверхностью планеты Солярис парит земная исследовательская станция. Уже на первых страницах романа герой-рассказчик, ученый Крис Кельвин, высадится на станции, и дальше действие романа будет разворачиваться строго в ее пределах. Герой быстро узнает, что один из трех обитателей станции, Гибарян, покончил с собой, а двум другим – Снауту и Сарториусу – не до научных исследований. Они пытаются решить свои проблемы, и такие же скоро начнутся и у Кельвина. А все потому, что Солярис – не только небесное тело, но и живое существо. Мало того – разумное. Точнее говоря, способностью мыслить обладает органический Океан, который покрывает почти всю поверхность планеты. Судя по тому, что Океан может поддерживать стабильность орбиты планеты, расположенной в системе двойной звезды, его разум – высокоорганизованный. Ведь при всех технических возможностях людей будущего они пока не умеют так вмешиваться в небесную механику…

Популярная гипотеза о множественности обитаемых миров вносит серьезные коррективы в каноническую версию акта творения. Предположим, людей бог вылепил по образу своему и подобию. Ну допустим. А если на планете системы Альфа Центавра обнаружатся разумные динозавры? А если в созвездии Кассиопеи космонавты встретят думающих тараканов? А если, скажем, найдут мыслящую плесень на Проционе? С одной стороны, кощунственно будет даже предполагать, что творцов во Вселенной столько же, сколько разумных рас, и эти высшие творцы (соответственно) динозавро-, таракано- или плесенеподобны. С другой же стороны, будет неясно, зачем создатель вообще придумал этот разнообразный паноптикум. А вдруг для того, чтобы обидно щелкнуть человечество по носу и подпортить заветную мечту фантастов – долгожданный Контакт (см.) с космическими собратьями по разуму?

Конечно, люди декларируют, что у них нет предубеждений и они будут рады встретить разум в любом обличье, но, похоже, они лгут сами себе, поскольку подсознательно все-таки надеются обрести свое подобие: если гуманоидная цивилизация старше – поучиться у нее уму-разуму, если моложе – выступить в качестве учителей и наставников. «Мы гуманны, благородны, мы не хотим покорять другие расы, хотим только передать им наши ценности и взамен принять их наследство, – рассуждает в романе Лема саркастичный Снаут, один из исследователей Соляриса. – Мы считаем себя рыцарями святого Контакта. Это вторая ложь. Не ищем никого, кроме людей… Мы не знаем, что делать с иными мирами. Достаточно одного этого, и он-то нас уже угнетает. Мы хотим найти собственный, идеализированный образ…» И вдруг – приплыли! – обнаружен разумный Океан! Уяснить, что он такое и как к нему относиться, людям стократ сложнее, чем найти этот артефакт в безднах космоса…

Мысль о том, что целая планета может оказаться живым существом, высказывалась фантастами задолго до появления «Соляриса». Еще в повести Артура Конан Дойла «Когда Земля вскрикнула» (When the World Screamed, 1928) из цикла о профессоре Челленджере (см.) герои в результате эксперимента обнаруживали под земной корой живую плоть; потревожишь ее – планета испытает боль и подаст голос. Впрочем, никаких доказательств, что Земля еще и разумна, Челленджер не получил. Другое дело – Эйликс из рассказа Мюррея Лейнстера «Одинокая планета» (The Lonely Planet, 1949): сначала это небесное тело, уловив мысли космонавтов, исполняет их желания, потом много столетий помогает землянам, и даже когда те официально объявляют планету врагом, не желает воевать. Потому что Эйликс нуждается в обществе людей и все, что хочет, – не быть в одиночестве. Примерно так же ведет себя и седьмая планета 84 звездной системы в рассказе Рэя Брэдбери «Здесь могут водиться тигры» (Here There Be Tygers, 1951). Планета относится к землянам приветливо и сердится, когда они улетают. «Да, это настоящая женщина, – говорит один из космонавтов. – Миллионы лет она ждала гостей, готовилась, наводила красоту… Как всякой женщине, ей хотелось, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради ее богатств. Она предложила нам все, что могла, а мы – мы покинули ее. Она женщина, и оскорбленная женщина…»

Как видим, и у Лейнстера, и у Брэдбери общепланетарный разум – это скорее метафора, а поведение обоих небесных тел – проекция межличностных отношений людей. И поскольку планеты здесь поступают по-человечески, их действия не всегда предсказуемы, но более-менее понятны постфактум. У Лема – все по-другому. Для писателя аксиоматично, что разум, явленный в столь причудливом облике, будет очень сильно отличаться от земного.

Подобно Эйликс, Океан может прочесть мысли людей, но какие выводы сделает и какие уроки извлечет этот полностью нечеловеческий разум? На поверхности Океана возникают загадочные образования – «мимоиды», «симметриады», «длиннуши» и пр., но как расшифровать эти сигналы и сигналы ли это вообще? Люди в романе решают тестировать плазму Океана жестким рентгеновским излучением, а Океан материализует болезненные воспоминания землян, заключив «гостей» в неуничтожимые телесные оболочки и отправив их на станцию. С какой целью? Умом не понять, привычной логикой не измерить. Если «гости» – наказание, то отчего именно такое? Если они – вестники долгожданного Контакта, то как истолковать появление этих соглядатаев в облике близких людей? А что, если их появление ничего не значит – по крайней мере, в рамках чисто человеческого понимания?

Лем не дает ответа. Вернее, его герои, перебирая различные варианты, предлагают сразу столько ответов, что даже если вдруг один из них – истинный, его не опознать. Человек, вступивший в космическую эру, не имеет право предаваться эйфории и упиваться своим могуществом – скорее всего, оно мнимое, полагает автор романа. «Среди звезд нас ждет Неизвестное», и любой финал «Соляриса», кроме открытого, будет заведомым упрощением. А писатель такого уровня, как Лем, меньше всего желал бы играть с читателем в поддавки…